Георгий Дерлугьян – исторический социолог, профессор Нью-Йоркского университета в Абу-Даби, научный руководитель программы магистратуры ИБДА «Геополитика и глобальный бизнес», ответил на вопросы корреспондента сайта Президентской академии. Глобальный кризис и пандемия – предсказуемые ли явления? Миропорядок и миросистема, в чем причины их изменений? Каким будет мир после и вследствие пандемии?
— Георгий Матвеевич, какие черты нынешнего глобального кризиса наиболее опасны для современного миропорядка?
— Неуправляемость, если одним словом. И еще, может быть, несвоевременность. Мировой порядок и кто уж там за него должны отвечать, застигнуты врасплох. На прошлом Гайдаровском форуме в Москве экс-президент Центробанка Израиля Якоб Френкель описал перспективы мировой экономики примерно так: «Мы сидим в салоне бизнес-класса мощного новейшего авиалайнера. Он уже взлетел, милые стюардессы разносят восхитительное шампанское — как вдруг из кабины летчиков слышатся отзвуки драки. Как нам быть? Переглядываемся в недоумении… Но самолет пока летит, а шампанское просто восхитительно». Это было сказано в январе, когда коронавирус еще виделся далекой китайской проблемой.
— Отбросит ли пандемия (и спровоцированный ею кризис) на периферию мира какие-то страны?
— Вопрос в точку наибольшей сложности. Мировая иерархия исторически оставалась на удивление инерционной. В 16-17 веках, еще на заре модерна, Нидерланды и Англия совершили первый удачный рывок к современному капитализму и в результате стали центром новой миросистемы. Британия со своим флотом и фунтом стерлинга оставалась развитой и богатой страной, несмотря на утрату технологического лидерства, еще в конце 19 века, потерю колониальной империи после 1945 г. — и остается по сей день, несмотря на деиндустриализацию времен Тэтчер и недавний Брекзит.
Мало кому за истекшие три столетия удавалось догнать лидеров. Как вы понимаете, США — это поселенческая колония тех же Нидерландов и Великобритании, разросшаяся до размеров континента. В 19 веке Пруссия, с 1871 г. ставшая объединенной бисмарковской Германией, явила первый пример успешного использования государственной авторитарной мобилизации в догоняющем развитии. Тем же прусским путем в 20 веке пробились наверх два крупных исключения из правила сохранения относительной отсталости по отношению к лидерам — это Советский Союз, который в итоге сошел с дистанции, и Япония со своими бывшими владениями в Корее и на Тайване. Но даже сейчас, в начале третьего десятилетия 21 века, Россия, Япония и Германия, каждая по-своему, сталкиваются с проблемой удержания достойного места в мировой политике и разделении труда, где господствующие высоты остаются по-прежнему за англо-американским блоком.
Возвращение Китая на свои давние исторические позиции гиганта ручного производства поражает воображение именно размерами. Пока это далеко от паритета с Западом и Японией в инновациях. Китай начал инвестировать в создание передовых университетов. Однако их укоренение занимает поколения, и нет гарантии, что приживется. Тем временем, США грозят резко изменить свое отношение к ими же порожденному «китайскому чуду», которому ранее прощались экономические хитрости с заниженным курсом юаня и прочими мерами протекционизма, нарушения прав человека, экологические издержки и сохранение политического контроля маоистской компартии с ее неоимперскими замашками.
Все прочие страны пока более-менее при своих, хотя это, вероятно, «пока». Мы в самом начале кризиса, который займет несколько лет. Кто-то на этом вираже вылетит в кювет.
Пример неудачной перестройки в СССР показал, как политические ошибки в момент экономической уязвимости могут произвести среди управленческих элит хаос и деморализацию вплоть до саморазрушительной паники и бегства с оказавшимися под рукой активами. Откат на периферию в таком случае может стать внезапным и катастрофически быстрым. Первыми в хаосе и панике страдают и отмирают именно те более сложные и дорогие виды деятельности и связанные с ними образованные социальные группы, которые дают стране право считаться развитой. Мы видим это на примерах науки и наукоемкого производства. Сегодня, увы, наглядно, и на примере медицины.
Беспокоят перспективы поверхностно объединенной Европы, после впечатляющего замаха так и не превратившейся в полноценный политико-экономический блок. Историческая ирония видится в том, что для реального объединения Европы требовался успешно реформированный Советский Союз, а не набор малых стран на менее развитом востоке и без того не самого крупного континента. Это понимало последнее поколение европейских политиков, способных крупно и смело мыслить: Вилли Брандт, Хельмут Коль, Франсуа Миттеран, Улоф Пальме. Но вместо реформированного СССР появился (кто тогда мог ожидать?) рыночный и по-прежнему коммунистический Китай, с 1970-х ориентированный на США и их тихоокеанских союзников. Европа в результате так и осталась геополитическим карликом (по выражению Джеффри Барраклау, выдающегося британского историка послевоенных лет).
В последние годы стало общим местом осуждение неизжитых «имперских амбиций». Однако в реальности капитализм всегда был и остается именно политической экономикой, где лучшие бизнес-возможности обеспечиваются дипломатией, престижем и, в конечном счете, организованной силой национальных государств. Именно этого не хватает сегодня ЕС, в котором преобладают, по сути, остаточные ядра некогда центральных империй, потерявших свои периферии: Франция, Германия, Австрия, Испания и Швеция. С ними может произойти то, что некогда постигло пионеров торгового капитализма — города-государства северной Италии. Венеция, Флоренция, Генуя унаследовали от эпохи Возрождения свои красоты, изысканный вкус и определенный комфорт, тем не менее, превращаясь в туристические аттракционы. Нечто подобное в 20 веке случилось и с некогда величественно имперской Веной. Перед Европой, как и перед Россией, сегодня встает историческая дилемма — либо сильное образование по оси Париж-Берлин-Москва, либо, в лучшем случае, превращение в Венецию и Вену.
— Если исходить из тезиса, что все современные общества развиваются по единому закону, а во что они в итоге превращаются зависит от одной силы – войны, то можно ли сравнивать коронакризис с вызовом военного времени и говорить, о том, что этот кризис изменит общество?
— Законы в истории упрямо не выявляются. В лучшем случае прослеживаются некоторые закономерности и тенденции. Система слишком сложна и велика для следования некоему закону.
Война действительно играла в течение нескольких столетий мобилизующую роль в становлении современных государств Запада. Но это была уникальная ситуация, когда католики и протестанты свели вничью свои эпохальные войны, а тем временем никто извне (скажем, турки-османы) так и не завоевал раздробленную Европу. В итоге сами европейцы погрузили свои прошедшие массовые испытания новейшие пушки на океанские парусники и приплыли ко всем остальным странам мира. Сами знаете, чем это обернулось для Индии, а тем более для индейцев обеих Америк.
Хорошо усвоенные уроки инновационной, капиталоёмкой войны в 17-19 веках дали громадное конкурентное преимущество колониальным устремлениям Запада. Но ведь именно те самые инновационные преимущества индустриального милитаризма в 1914-45 гг. обернулись групповым самоубийством Европы. Если бы не громадные индустриальные резервы США за океаном да не советская военная индустриализация за Уралом, страшновато подумать, где бы мог оказаться Запад. Геополитический коллапс случился в самом центре системы.
Эпидемия коронавируса и близко не настолько разрушительна. Может, нас в самом деле кто-то хранит от худшего? Однако этот кризис в самом деле более всего подобен войне, в ответ на которую общества и государства вынуждены идти на мобилизационные меры. Бюджетные ограничители в такой ситуации уже не могут определять меры правительств и бизнеса. Тут уже «все для фронта, все для победы!»
Важнейшее отличие от войн прошлого в том, что стратегической задачей ставится как раз недопущение массовых потерь. Это же и критерий будущего успеха: сколько жизней удастся сохранить? Сколько людей не станут калеками? В этом я вижу историческую беспрецедентность ситуации.
— Можно ли было предсказать пандемию мирового масштаба?
— Несомненно, можно. Всякому образованному человеку, знакомому с эволюционной теорией в биологии, было понятно, что всевозможные микроорганизмы, в том числе патогенные, остаются самой массовой формой жизни на планете. Микробы, подчеркну, не всегда для нас плохи. Без них не будет ни кефира, ни пенициллина. Громадное большинство микроорганизмов к нам нейтральны. Но все они по законам эволюции (а вот это уже ближе к научным законам) неизбежно адаптируются к успехам человечества — к огромному росту демографической численности нашей популяции плюс одомашненных нами животных и растений, к увеличению продолжительности жизни, к нашему замечательному мылу и зубным щеткам (к которым не стоит относиться свысока), к антибиотикам и прочим современным лекарствам. Мы здоровели последние два столетия — но какие-то микробы должны были развиться в обход нашей обороны и соблазниться небывалой численностью человечества. Ведь мы, грубо говоря, составляем сегодня громадную и глобально связанную кормовую базу для бактерий, грибков и вирусов. Непредсказуемо было лишь то, кому из них это удастся на сей раз: гриппу? стафилококкам? ВИЧ? Эболе? (Упаси боже!) А оказалось — вот этому довольно неуклюжему коронавирусу. И на том спасибо.
— Является ли напряжение, которое возникает сейчас между западными странами и Китаем из-за поиска виноватых в распространении коронавируса, закономерным последствием пандемии? Насколько будет и будет ли политизирован кризис? К каким последствиям это приведет?
— Нет, политическая напряженность вызвана политическими же причинами. США в 1970-х, проиграв во Вьетнаме, смогли направить тогдашний маоистский Китай против СССР и его союзников. Более того, Китай с его неисчерпаемой, дешевой и послушной рабочей силой дал замечательную возможность вытеснить на обочину политики собственные западные профсоюзы и связанные с ними социал-демократические партии. Как теперь бастовать, когда производство выносится за Тихий океан? Хорошо еще, если деклассированным экс-пролетариям Запада оставят пособия и приработок на кассе в шоппинг-центре. А на погрузке и уборке встанут мигранты с более смуглым цветом кожи. Кстати, применимость данной логики к России, увы, развеивает сомнения в ее европейской принадлежности.
Как всегда, краткосрочный колоссальный выигрыш обернулся еще большими издержками в долгосрочном плане. Социалистов на Западе, да и в СССР практически изжили (вот ирония — посредством китайских коммунистов), при этом получив соразмерно гигантские источники прибыли и дав возможность США победить в Холодной войне. Ведь еще в 1970-80-х годах главными угрозами позициям США считался неукротимый экономический рост Японии и восстановление Германии, активно желавшей экономического и политического союза с Москвой.
В 1990-х годах обе угрозы отпали. И вдруг встает вопрос, как быть теперь с поднявшимся Китаем, при этом сохранившим коммунистический режим и восстановившим свои исторические притязания Срединной Империи? А как быть с бывшими рабочими деиндустриализовавшегося Запада? Ведь прежних социалистов больше нет. Кто теперь озвучит в лозунгах и выведет на поверхность глухое недовольство масс? Остаются националисты популистского толка, которые, за неимением рациональной положительной программы, подпитывается шумными речами и параноидальными пугалами. Вот откуда Брекзит и Трамп — в сущности, народные «цветные революции», только в западном исполнении.
— На днях в Женеве открылась 73-я сессия Всемирной ассамблеи здравоохранения, генсек ООН открыл ее словами о необходимости единства и солидарности мирового сообщества в борьбе с общей угрозой. Как вы оцениваете шансы на такое всеобъемлющее взаимодействие и солидарность стран?
— Говоря цинично и пессимистично, каких еще слов можно ожидать от номинальных глав показных ООН и ВОЗ? Но поздно впадать в пессимизм и цинизм. Вспомним, что ООН была призвана рационально упорядочить и оформить итоги победы над фашизмом во Второй мировой войне, а также, не забывайте, и Великой Депрессии 1930-х. Это был поразительно амбициозный проект! Администрация Рузвельта создала группу по планированию послевоенного мира, если верно помню, в июне 1941 года — за несколько месяцев до формального вступления в войну. Это не заговор; то была дальновидность, выстраданная в потрясениях межвоенного периода. Об этом лучше почитайте внушительную и полезнейшую книгу Адама Тузе «Всемирный потоп, 1916-1931», недавно изданную и по-русски.
В проекте, ООН предполагала оформление мировой координации совершенно новыми средствами, с отказом от сделавшегося невыносимым для Третьего мира прямого колониализма, с предоставлением всем странам права голоса. И тем не менее с особыми правами США и СССР в Совете безопасности, которые и де-факто, и даже почти де-юре становились мировым «полицейским» и могли в крайнем случае объявлять войну нарушителям мирового порядка. На 1945 год большой и очень слабый гоминьдановский Китай и даже поверженная Франция служили скорее прикрытием возникавшего со-правления США и СССР.
Но вот куда здесь пристроить старую гордую Великобританию? В триумвирате со временем третий неизбежно окажется лишним. Это осознание и побудило Черчилля первым торпедировать проект ООН и изолировать СССР за «Железным занавесом». Почему Сталин, пусть и поколебавшись, принял вызов Холодной войны? Как он упустил историческую возможность парировать демарш своего бывшего друга-противника? Существовала ли вообще возможность американо-советского альянса в рамках ООН — вопрос давно теоретический, хотя, как вы понимаете, и сегодня актуальный.
А ведь план выглядел потрясающе. Помимо всемирного управл... пардон, Совета безопасности, в рамках ООН создавался, по сути, всемирный центробанк — Международный валютный фонд (МВФ), а также главснаб, не вполне точно названный Всемирным банком. Нетрудно догадаться, что должны были координировать комиссии по торговле (ЮНКТАД), образованию и культуре (ЮНЕСКО), труду, миграциям, развитию регионов Африки и Латинской Америки, почтам, продовольствию и сельскому хозяйству — и, наконец, Всемирная организация здравоохранения, та самая ВОЗ.
Да, это выглядело как мировое правительство, которое потому и не могло состояться в той ситуации соперничества двух идеологически уверовавших блоков силы. ООН осталась каркасом без реального наполнения. Тем более сегодня актуален вопрос, какие уроки можно извлечь из этой истории, и что еще могло бы пригодиться за следующим поворотом истории, заглянуть куда мы пока что не можем. Замечу лишь, что ООН не всегда выглядела такой уж мертворожденной. Оживление надежд происходило в период разрядки напряженности 1970-х и еще более в первые годы советской перестройки, полные внезапно обретенного оптимизма. Но тогда же возникала неловкая недосказанность в отношении уже самих Соединенных Штатов с их экономическими, военно-дипломатическими и хорошо известными внутренними неурядицами. Наряду с перспективой единой Европы от Ла-Манша до Владивостока возникал едва ли произносимый вслух вопрос о будущем месте англо-американского блока в мировом устройстве и экономике. Пока что это нерешаемая головоломка. Хотя времена, похоже, быстро меняются.
— Чем обернется коронакризис для России?
— Потерями в краткосрочном плане, как и для всех. Вопрос о масштабе потерь, их социальном и региональном раскладе, а по большому счету, об экономических и политических последствиях. Это можно будет оценивать не ранее, чем через год.
Труднее предвидеть долгосрочные последствия. Попросту не хватает информации, любого рода: медицинской, экономической, дипломатической, социально-психологической. Эпидемия настигла миросистему в ситуации многочисленных кризисов, которые кое-как сдерживались скорее инерцией громадной системы. Финансовые кризисы 2008 года (их было несколько и разных) обескровили государственные бюджеты. Урезание бюджетов сказалось на легитимности властей. Падение цен на нефть, которое было структурно неизбежно, но в которое так многие влиятельные лица отказывались верить, действует в том же направлении. Причем не только для стран-экспортеров, но и для ключевых финансовых и торговых институтов мира в классе люкс, ранее привычно связанных с переработкой сверхдоходов этих экспортеров.
Как ни парадоксально, в невозможности решать проблемы по-старому могут найтись ростки нового. Кризис разрушает объекты прежней веры и связанные с ними ограничители. Это открывает возможности к предприимчивости самого широкого спектра, надеюсь, не только хищнического.
— Как будет устроен мир после пандемии?
— Вопрос тут о горизонтах времени. В краткосрочном плане нескольких лет мир останется вполне узнаваемым и полным старых проблем, которые будут нам знакомы и, увы, знакомо нерешаемы. И так на всех уровнях, от мировой политики и экономики вплоть до уровня семейной жизни, дружеских и соседских отношений в современных громадных городах. Мировая система, повторюсь, весьма инерционна.
Первой реакцией — может не сейчас, но уже очень скоро, когда до массового осознания дойдут страхи и может начаться паника — будет, как всегда, попытка закрыться и закрутить всяческие гайки. Но отсидеться едва ли получится даже у тех, к чьим услугам частные острова, яхты и самолеты. Мир действительно становится слишком прозрачным, информированным и взаимосвязанным. Это будет опасный момент, к чему следует готовиться как политикам, управленцам и активистам любого уровня, так и психологам с социологами.
Однако кризисы, особенно те, что сродни войне, служат мощными катализаторами процессов, уже происходивших в системе. Система уже была расшатана. Недовольства всякого рода накопилось предостаточно и до кризиса. Тем не менее, заметим, насколько изменился характер протестов. Все-таки штурмовать дворцы всерьез никто не идет. Эта стратегия как-то незаметно себя изжила — чему надо бы приятно изумиться и заняться более систематическими исследованиями. Не менее показательно и явное опасение правящих элит прибегнуть к средствам тоталитарного подавления, которые так широко применялись еще не так давно, в 20-м веке, и которые могут стать тем более эффективны на современном уровне электронного слежения. Несомненно, отдельные поползновения есть, но нет общего согласия на крайние меры. Если так, то совершенно правильно боятся — массовые репрессии неизбирательны и стремятся к самораскручиванию, отчего так трудно остановить маховики террора. Потому находятся серьезные основания надеяться, что темные антиутопии не будут реализованы в будущем.
Поскольку ничего важного из ничего не берется, остальное будет нам достаточно знакомо. Главное в современном мире все-таки не био- и информационные технологии и тем более не глобализация. Главное — это отмирание деревенского уклада жизни. Признаки и последствия нас окружают повсюду. Откуда такие массовые миграции? Перенаселение мегаполисов и трущоб Третьего мира? Или тот же религиозный фундаментализм, с одной стороны и, с другой стороны, всяческие анти-патриархальные, субкультурные, феминистские, либертарианско — анархистские устремления? В деревенском обществе власть отца — и Отцов, будь то церкви или державы — выглядела непоколебимой и непререкаемой, потому что извечной и от Бога. И вот все это размывается, рушится в круговороте непочтения и какого-то хулиганства. Конечно, раздаются человеческие вопли.
Тот же деревенский уклад компенсировал, как мог и уж насколько мог, социальные беды и личную неустроенность. Там все выглядело понятно, предписано и предсказуемо, если и нелегко для жизни. Смерть была неизбежной частью жизненного круговорота. Сельский уклад сам собой воссоздавал общину и общинное мироощущение.
Все это рухнуло в ходе процессов вовлечения масс людей в современное государство с его войнами, в капиталистическую экономику, в миросистему с ее потоками товаров, информации и мигрантов. Скопом это называется модернизацией. Началось с Запада времен британского огораживания, работных домов и колониальных армий. К концу 20 века достигло уже глубин Азии и Африки. Грубый, но и надежнейший показатель — современная демография с невиданным падением рождаемости, как и смертности. Мы с вами все живем в мире, который нашим не самым далеким предкам показался бы пречудным и даже чудесным. Голода нет, войны все больше виртуальные, начальство … так ведь хоть не порют на конюшне. Вот и моровое поветрие — не чета былой оспе или холере, а все равно, каков переполох на весь мир!
Только нам этого мало. У нас проблемы отчуждения, сомнения в себе и своем теле, дилеммы в выборе брачных партнеров, непослушание детей. И царя сменять время от времени стало обычным ожиданием. Нам и птичек жалко, мусорных полигонов нигде не хотим, и вырубка леса даже в далекой Амазонии возмущает умы.
Да, мы другие, и новых проблем более чем хватает. Только что за новейшая общинная организация обнадежит и утешит это глобализованное человечество перед лицом страха смерти? Думаете, бюрократические механизмы минздравов, минобров и собесов, выросшие из национальных государств? Признаем, это сила. Они нас раздражают, когда плохо работают, а работают они обычно не очень хорошо. Только как совсем без них, без формально-иерархических бюджетных организаций? Есть еще рынок, безмерно разросшийся в сравнении с былой сельской ярмаркой. Рынок чудеса творит, вроде бананов и апельсинов среди зимы. Но рынок и проваливается иногда так, что неизвестно, на что жить, особенно к старости. Так, может, шут с ними, с бюрократами и бизнесменами? Устроим коммуну, по справедливости! Однако это уже вроде проходили.
Ответ, я думаю, как в тесте с несколькими вариантами выбора — все вышеуказанное. Но только по-разному в соответствии с типом задач и лучше, чем до сих пор. Здесь я уже выскажусь как эволюционный социолог. Успешные адаптации не исчезают в ходе эволюции, но могут очень сильно видоизменяться. Государство когда-то возникло как по-своему успешная машина для ведения организованной войны и сбора налогов на оплату той же машины и войны. Министерства образования, здравоохранения и тем более экологии возникли намного позднее ради поддержания эффективности и легитимности государства в новых условиях, когда гражданам удалось заявить о себе. Мировые рынки возникли именно по той причине, о которой писал Карл Маркс — создавать колоссальные прибыли классу, контролирующему рынки. Быстрая переброска продовольствия в зону бедствий, снабжение больниц либо сохранение и преумножение пенсий изначально не входили в сферу рыночной ответственности. Для этого полагались на церковную благотворительность. Но почему-то так вышло, что сегодня это вовсе не так.
Что до анархических мечтаний о коммуне новой взамен отжившей старой, позвольте напоследок выскажусь в стиле притчи. Летать люди стремились очень давно, что на деле заканчивалось еще быстрее, чем у Икара из мифа. Пока не изобрели воздушный шар. Это имело ограниченное значение, даже когда к баллону с газом пытались приделать паруса или движители по типу дирижабля. Но появлялись новые материалы и новые виды топлива, сделавшие возможными, а вскоре и обыденными полеты в самолете. Мы летаем и, несмотря на пандемию и мрачные пророчества по поводу будущего авиакомпаний или нефти и добываемого из нее авиакеросина, все равно мы будем летать.
Провал социальных экспериментов прошлого не может считаться окончательным. Прошлое — это другой мир, с другим уровнем всего. Буду удивлен, если к середине 21 века исчезнут современные бюрократические государства и рынки. Буду куда менее удивлен, если эти два столпа подопрет и густо обвяжет социальная самоорганизация. На самом деле так должно быть и крепче, и надежнее. В недавнем прошлом демократическая самоорганизация в периоды кризисов имела минимальные шансы, потому что чрезвычайные ситуации носили военный характер. И вот мы столкнулись с ситуацией, когда почти война — только на все человечество разом напали извне какие-то если не марсиане, то невидимые вирусы. Хорошо уже то, что мы все в одинаковой ситуации. А как сработает наша общемировая координация — вопрос сейчас открытый и чреватый политическими конфликтами. Политика нам предстоит шумная. Однако у нас уже есть наработанные прототипы, есть идеи, и наверняка скоро появятся новые.